Цель данной статьи — применяя диахронный подход к исследованию речевых жанров, обозначить факторы, обусловившие корреляцию жанров, а также обосновать мысль о том, что речевые жанры образуют не просто последовательные структуры, а находятся в строгой зависимости друг от друга. То есть каждый речевой жанр предопределяет появление лишь определённого, строго обусловленного (предписанного) речевого жанра. Статья выполнена на материале художественных произведений писателей-врачей конца XIX — первой четверти XX вв. (А. П. Чехова, В. В. Вересаева, М. А. Булгакова), а также авторов советского периода (Н. М. Амосова, Ю. З. Крелина, Ф. Г. Углова). Благодаря тому что материалом исследования являются фрагменты институционального медицинского дискурса, зафиксированные в художественных произведениях разных исторических периодов, появляется возможность анализировать и сопоставлять речевые жанры, прослеживая их культурно-историческую динамику.
Жанры речи, согласно М. М. Бахтину, являются типическими формами высказываний, которые представляются отдельными звеньями в речевой цепи, поэтому жанры организуют и упорядочивают последовательность высказываний: «Всякое высказывание — звено в цепи речевого общения. Это активная позиция говорящего в той или иной предметно-смысловой сфере. Выбор языковых средств и речевого жанра определяется прежде всего предметно-смысловыми заданиями (замыслом) речевого субъекта (или автора)» [3, с. 187]. Эти взаимные отношения между отдельными высказываниями речевой цепи М. М. Бахтин понимал как диалогические.
Фрагменты институционального дискурса, извлечённые из художественных произведений писателей-врачей, представляют собой последовательно организованные цепочки речевых жанров. При этом каждый из речевых жанров рассматривается в непосредственной связи с предыдущим и последующим эпизодом общения, поскольку «высказывание с самого начала строится с учётом ответных реакций, ради которых оно, в сущности, и создаётся» [2, с.275].
Как известно, для синтагматического измерения линейного развития речи её важным свойством, соотносящимся с нормой правильной оформленности, оказывается предсказуемость возможных путей продолжения дискурса. Предшествующий, левый элемент, в последовательности языковых выражений обусловливает, предписывает набор возможных вариантов следующего за ним элемента: «each speech act creates a space of possibilities of appropriate response speech acts» то есть, каждый речевой акт создаёт пространство возможностей соответствующего ответного речевого акта (перевод наш) [11, с. 8; 5, с. 35; 7, с.178]. Так, взаимодействуя между собой, речевые жанры образуют своеобразные последовательности, цепочки, включающие три или более речевых жанра. При этом они формируют не просто последовательные структуры, а находятся в строгой зависимости друг от друга. При анализе прагматической ситуации и последовательности речевых жанров адресат обращается к предыдущим речевым жанрам, чтобы вычленить релевантную прагматическую информацию для интерпретации последующих речевых жанров.
Восприятие дискурса как последовательности связанных и согласованных высказываний требует интерпретации этих связей, например, различных видов отношения обусловленности между фактами. Для объяснения функционирования таких последовательностей введём термин «жанровые конзекутивы» от лат. consecutus — непосредственно следующий, предписанный. То есть каждый речевой жанр предопределяет появление лишь определённого, строго обусловленного (предписанного) речевого жанра. Предшествующий речевой жанр задаёт контекст, в котором происходит оценка последующего речевого жанра. В отличие от наименования жанровые цепочки, встречающегося в работах по жанроведению (М. В. Китайгородская, Н. Н. Розанова), заявленный термин считаем наиболее приемлемым, поскольку он акцентирует внимание на наличии обязательной связи между идущими друг за другом речевыми жанрами, в то время как наименование жанровые цепочки указывают лишь на тип соотношения.
Поскольку диалогическое единство является основной структурной единицей дискурса, — вопросно-ответные единства, используемые в медицинском дискурсе, представляют собой последовательность иллокутивных актов. Содержание каждого иллокутивного акта определяется той единицей информации, подтверждение или неподтверждение которой хотят получить соотносимо с нозологической «сеткой» симптомов. Логические принципы конъюнкции или дизъюнкции, лежащие в основе такого расспроса, формируют схему, или структуру, и эта «комбинаторная изменчивость простых форм образует эмпирическое разнообразие» [9, с.183] патологической картины. Подобной схемой представляется наличие строго фиксированного сценария, включающего все этапы медицинского расспроса: 1) контактоустанавливающий этап; 2) этап сбора жалоб больного; 3) этап получения информации об истории настоящего заболевания (anamnesis morbi); 4) этап получения информации об истории жизни (anamnesis vitae); 5) этап осмотра пациента; 6) этап диагностирования и медицинской рекомендации; 7) этап завершения лечения. Данная схема классифицируется как универсальная и представляется обязательной в любой сфере медицинского обслуживания.
Являясь профессиональными медиками, писатели-врачи в своих произведениях описывали представленные этапы медицинских консультаций, причём в рамках определённого этапа использовались строго предписанные речевые жанры. Так, из произведений писателей-врачей конца XIX — первой четверти XX века А. П. Чехова, В. В. Вересаева, М. А. Булгакова, а также авторов советского периода Н. М. Амосова, Ю. З. Крелина, Ф. Г. Углова были выбраны речевые жанры жалобы, просьбы, мольбы, отказа, благодарности, указания при объективном исследовании, постановки диагноза, утешения, рекомендации, убеждения, обвинения.
Организованные с учётом профессиональной формы расспроса больного перечисленныеречевые жанры в произведениях писателей-врачей конца XIX — первой четверти XX века формируют следующие жанровые конзекутивы. Например: 1) жанр жалобы → жанр постановки диагноза → жанр рекомендации (может быть жанр обвинения, убеждения) → жанр благодарности; 2) жанр постановки диагноза → жанр рекомендации → (жанр отказа от лечения) → (жанр отказа от лечения). Например: 1) — В чём дело? Снимите шубу. Откуда вы? → (жанр жалобы) Лихорадка замучила,ответил больной и скорбно глянул. Каждый день, как двенадцать часов, голова начинает болеть, потом жар как пойдет… Часа два потреплет и отпустит. «Готов диагноз» — победно звякнуло у меня в голове → (жанр постановки диагноза) — Вот что, голубчик, — говорил я, постукивая по широчайшей теплой груди, — у вас малярия. Перемежающаяся лихорадка… → (жанр рекомендации) — Уменя сейчас целая палата свободна. Очень советую ложиться ко мне. Мы вас как следует понаблюдаем. Начну вас лечить порошками, а если не поможет, мы вам впрыскивания сделаем. Добьемся успеха. А? Ложитесь? → (жанр благодарности) — Покорнейше вас благодарю! — очень вежливо ответил мельник. — Наслышаны об вас. Все довольны. Говорят, так помогаете… (Булгаков, Тьма египетская).
Возникновение «нестандартной» ситуации способно вызвать отступление от общепринятого канона, разрушить профессионально заданную систему жанровых конзекутивов. Колебания в использовании тех или иных речевых жанров в речи врача и пациента, от жанров мольбы, просьбы, отказа от лечения вречи пациента к жанрам убеждения, утешения, обвинения вречи врача обусловленыразличными экстралингвистическими обстоятельствами. Примерами, демонстрирующими отход от традиционной схемы, могут служить следующие жанровые конзекутивы: 1) жанр рекомендации → жанр отказа от лечения → жанр убеждения; 2) жанр жалобы → жанр обвинения → жанр рекомендации. Например: 1)(жанр рекомендации) — Ну, вот что, Черкасов: все-таки нужно будет комнату от заразы очистить. Все подушки, одеяло, которым вы вчера покрывались, дайте нам; мы их вам завтра отдадим. И комнату нужно будет хорошенько полить и обрызгать. Фельдшер взял в руки бутыль с сулемой. Глаза Черкасова враждебно засветились, и он быстро сказал: (жанр отказа от лечения) → — Ну, нет, ваше благородие, это вы велите оставить! (жанр убеждения) → — Вот те раз!.. Да вы знаете ли, Черкасов, что у вас было? Ведь у вас холера была, заразительная болезнь; если не полить комнату, так зараза во все стороны поползет, по всему Заречью пойдет. Ведь нельзя же так об одном себе думать! Не убьешь заразы, она пойдет дальше; и соседей заразите и жену. Подумайте сами, — Ну разве можно так? (Вересаев, Без дороги).
Функционирование данных речевых жанров в составе представленных выше жанровых конзекутивов в значительной степени задано факторами нелингвистического плана, к которым в произведениях писателей-врачей конца XIX — первой четверти XX века относятся: 1) состояние страха и беспокойства, вызванное «наивно-медицинскими» представлениями о заболеваниях и физиологических особенностях организма человека; 2) всеобщая неграмотность крестьянского населения; 3) слабое экономическое развитие государства, а также отсутствие пунктов экстренной медицинской помощи в сельской местности; 4) гендерные роли участников речевого общения. Рассмотрим каждый из этих факторов.
В произведениях писателей-врачей конца XIX — первой четверти XX века речевой жанр отказа от лечения появляется в основном после речевого жанра постановки диагноза, просьбы, а за отказом следует убеждение, аргументация. Например: 1) — Ну, Черкасов, примите порошок! — сказал я. Черкасов решительно ответил: → (жанр отказа) — Нет, ваше благородие, это вы оставьте: не стану я порошков принимать! → (жанр убеждения) — Вы думаете, я вас отравить хочу? Ну, вот вам два порошка, выбирайте один; другой я сам приму (Вересаев, Без дороги); 2) (жанр постановки диагноза) — Вот что, — вдохновенно сказал я, — нужно будет вырезать эту штуку → (жанр отказа) — Что резать? Спросила баба, бледнея. — На глазу резать? Нету моего согласия (Булгаков, Пропавший глаз).
Речевой жанр отказа от лечения, функционирующий чаще всего в качестве ответной реакции на определённые стимулы (просьбу, мольбу, приказ, требование), встраивается в жанровые конзекутивы, организованные под влиянием факторов экстралингвистической действительности: недоверия пациентов к действиям медицинского персонала, вызванного, в свою очередь, неосознанным восприятием окружающего мира. Отказ от лечения или операции многие пациенты мотивировали тем, что жизнь их подвластна воле Божественного начала. Таким образом, вследствие нарушения больными норм институционального поведения (несоблюдение медицинских предписаний) медики включали в свою речь жанр убеждения или обвинения, описывая при этом всевозможные осложнения, возникающие вследствие болезни. Например: Фельдшер взял бутыль с сулемой. Глаза Черкасова враждебно засветились, и он быстро сказал: (жанр отказа) — Ну, нет, ваше благородие, это вы велите оставить → (жанр убеждения) — Ну послушайте, Черкасов, — подумайте немножко, хоть что-нибудь можете вы сообразить? Я над вами всю ночь сидел, не отходил от вас, — хочу я вам зла или нет? Что мне за прибыль ваших детей морить? А заразу нужно же убить, ведь вы больны заразительною болезнью. Я не говорю уж о соседях, — и жена ваша и дети могут заразиться. Сами ко мне тогда прибежите (Вересаев, Без дороги).
Речевой жанр постановки диагноза в произведениях конца XIX — первой трети XX веков также вызывает нестандартные речевые реакции, поскольку различные обстоятельства процесса адаптации к заболеванию по-разному оцениваются пациентами или их родственниками. В большинстве случаев в силу неосведомлённости и наивного представления о процессах внелингвистической действительности пациенты прибегают к демонстрации своего эмоционального состояния, маркированного восклицательными предложениями или невербальными средствами, включёнными в речевой жанр мольбы.
Речевой жанр мольбы характеризуются в основном как спонтанные, обусловленные импульсивным поведением говорящего, и представляют собой реакцию на побуждение говорящего выполнить его желание — заставить адресата немедленно действовать, спасая жизнь пострадавшего. В большинстве случаев появление речевого жанра мольбы вызвано медицинским заключением адресата (доктора) о сложности патологического процесса пациента. Например: (жанр постановки диагноза) — Дифтерийный круп, — сквозь зубы сказал я фельдшеру, а матери сказал: — Ты о чём же думала? О чём думала? Пять дней? А? → (жанр мольбы) Мать вдруг автоматическим движением передала девочку бабке и стала передо мною на колени. — Дай ей капель, — сказала она и стукнулась лбом в пол, — удавлюсь я, если она помрёт (Булгаков, Стальное горло). Таким образом, следование речевого жанра мольбы за речевым жанром постановки диагноза определено убеждениями и системой ценностей самого говорящего, а именно «наивно-анатомическими» и «наивно-медицинскими» взглядами, часто служившими неявной основой для восприятия окружающей действительности.
Немаловажным аспектом в формировании жанровых конзекутивов является гендерный компонент, который проявляет себя при взаимодействии речевых жанров жалобы и утешения. Дело в том, что пациентами земских докторов нередко являлись женщины, которые в отличие от мужчин, кроме физической помощи, хотели получить и сочувствие врача. Пациентки рассказывали доктору о своих переживаниях и доверяли ему тайны личной жизни. В свою очередь, доктор демонстрировал участливое и отзывчивое отношение к ним. Он с большим вниманием подходил к обеспокоенной пациентке. Учитывал причины, вследствие которых женщина не хотела обращаться к врачу: стыдливость, легкомысленное отношение к себе, а главное, страх перед неутешительным диагнозом, который она может услышать. Поэтому во время осмотра или расспроса врач облекал свою речь в жанры утешения, сопровождая их соответствующими паралингвистическими средствами. Например: (жанр жалобы) — Вот,доктор, вы говорили, что скоро всё пройдёт. У меня всё не проходит, а, напротив, становится всё хуже. Такие страшные боли, — господи! Я и не думала, что возможны такие страдания! — Что это, мазь ли пахнет мертвечиной, или уж я начинаю заживо разлагаться? — ворчала больная. — Умирать, так умирать, мне всё равно, но толькопочему это так мучительно?→ (жанр утешения) — Полноте, сударыня, ну можно ли так падать духом! — сказал я. — Тут никакой речи не может быть о смерти, — скоро вы будете совершенно здоровы (Вересаев, Записки врача). Таким образом, в художественных произведениях писателей-врачей конца XIX — первой трети XX веков наблюдается тенденция к изменению жанрового репертуара в речи как доктора, так и пациента. В центре жанрового пространства находятся жанры мольбы и отказа от лечения, что обусловлено, прежде всего, религиозным мировоззрением общества.
Набор речевых жанров, формирующих жанровые конзекутивы в произведениях писателей-врачей советского периода, в отличие от набора речевых жанров, организующих жанровые конзекутивы в произведениях писателей-врачей конца XIX — первой трети XX веков, может активно варьироваться, что также обусловлено многочисленными факторами экстралингвистической действительности. Смена научных парадигм и утверждение сциентизма, повлекшее ряд революционных научных открытий, привели к переоценке роли и положения медицины в обществе. Следствием этого явилась демистификация болезни: патологическое состояние человека уже не связывалось с вмешательством потусторонних, непостижимых сил, а исцеление уже не воспринималось как чудо или результат «помощи свыше». Болезнь стала пониматься как патологическое состояние организма, для которого характерно изменение в функционировании определённых органов или систем.
Как следует из существующей схемы расспроса пациента, тон профессионально-ориентированному общению задаёт жанр жалобы. Следование за РЖ жалобы речевого жанра постановки диагноза объясняется регламентированностью медицинского дискурса. Поставленный врачом диагноз обычно является для пациента ожидаемым и не вызывает нестандартных реакций. За речевым жанром постановки диагноза следуют либо речевые жанры рекомендации, утешения либо благодарности. Например: (жанр жалобы) — Бабушка, болит у вас что-нибудь сейчас? — Живот. Живот болит всё время. Очень болит. — Язык покажите. Суховат. Дайте руку → (жанр постановки диагноза) — И всё-таки перитонит (Крелин, От мира сего); (жанр постановки диагноза) — У васвыраженная коронарная недостаточность, сказал я Сизову. — Вызвана она спазмом сосудов сердца. К счастью, это пока ещё только спазм, но его надо снять, иначе всё может кончиться инфарктом → (жанр рекомендации) — Нужно лечь к нам в институт и провести курс энергичного лечения, и угрозы инфаркта не будет (Углов, Под белой мантией).
Общеизвестно, что речевое поведение коммуникантов регулируется социальными факторами нелингвистического плана, поскольку реальное языковое поведение человека определяется не только его языковой компетенцией, но и знанием социально обусловленных коннотаций, имеющихся у языковых знаков [10, с. 410]. Так, на формирование жанровых конзекутивов в значительной степени могут оказывать влияние статусные и ролевые характеристики говорящего. Механизм переключения с одних языковых средств на другие при изменении ролевых отношений между коммуникантами предполагает некое соответствие между набором социальных ролей, присущих данному социуму, и набором речевых жанров.
Социально-экономические преобразования (новые типы экономических отношений) в условиях развития социалистической модели общества обусловили появление новых типов коммуникативных ситуаций, потребовавших освоения новых речевых жанров. Например, появление маргинального РЖ отказа в медицинском дискурсе спровоцировано активным укреплением административно-командной системы в обществе. РЖ отказа следует за речевым жанром просьбы, который, по мнению ряда исследователей (А. Вежбицкая, Анна А. Зализняк, Т. И. Стексова, Г. М. Ярмаркина) является наиболее распространённым и социально принятым типом побуждения к действию. Осуществляя просьбу и находясь при этом в положении ниже адресата, говорящий апеллирует к любезности слушающего, его готовности пойти навстречу. В этом случае отмечается, что обращаясь с просьбой, говорящий предполагает, что исполнитель может, но не должен выполнить то действие, о котором идёт речь. На основании негласного кодекса предполагается, что выполнение просьбы должно приводить к акту благодарности и исполнитель просьбы получает ответное право просить о любезности.
Появляющийся вслед за РЖ просьбы, речевой жанр отказа в большинстве случаев функционирует в сопровождении различных этикетных форм вежливости или косвенных реплик-стимулов, что даёт основание характеризовать данный речевой жанр как некатегоричный. Например: (жанр просьбы) — Но как же нам быть?! Хоть на время положите, вот так. А то ведь «неотложка» уже отказывается выезжать. А я на девятом десятке уже не могу научиться уколы делать → (жанр отказа) — Это нецелесообразно. Мы займём место, а если надо будет положить человека, которому можно сделать операцию, — не сумеем, не будет места. Мы ж должны заботиться о нашем деле (Крелин, От мира сего).
К факторам, объясняющим частое следование отказа за просьбой, некоторые исследователи (О. В. Бычихина, А. Вежбицка, Анна А. Зализняк, Н. И. Формановская) относят когнитивные аспекты антропоцентрической парадигмы. По мнению учёных, любая вербально выраженная просьба содержит вероятность отказа, что обусловлено «особым типом русской ментальности: в сознании говорящих утвердилось представление о том, что просить рискованно, порой унизительно (непременно получишь отказ)» [4, с.159].
Как подчёркивалось выше, способы языкового выражения отказа различаются как у различных народов, социальных групп, так и у одного и того же человека в зависимости от речевой ситуации. Следовательно, представления об отказе «личностны и социальны с одной стороны, национально специфичны и общечеловечны — с другой» [1, с. 27]. Так, в произведениях писателей-врачей советского времени следование РЖ отказа за речевым жанром просьбы вызвано преимущественно социальными причинами. Анализ нашего материала позволяет отметить, что в большинстве случаев РЖ отказа ориентирован на просьбу, исходящую от говорящего (пациента) преклонного возраста. Как известно, в советское время медицинское обслуживание осуществлялось при первой необходимости и на бесплатной основе, то есть врачебную помощь мог получить каждый нуждающийся независимо от возраста и социального статуса. Однако в преимущественном положении всё же находились молодые граждане и люди среднего возраста, поскольку ответственность за жизнь таких пациентов представлялась более серьёзной. То есть, в описываемый исторический период на медицинские услуги был негласно установлен геронтологический ценз.
Действенность созданного и спланированного врачом диалога во многом зависит от соблюдения этических норм общения, что, безусловно, является одним из проявлений вежливости. Несмотря на то, что категория вежливости в русском языке не центрирована грамматически, анализ фактического материала показывает, что в диалоге «врач-пациент» используются различные средства и способы выражения данной коммуникативной категории, наиболее яркими из которых являются лексические единицы языка, так называемые «вежливые слова». Так, речевой жанр благодарности, связанный с завершающей фазой действия контактоустанавливающей функции и маркированный, преимущественно, нейтральной лексемой спасибо, представляет собой реакцию на определённое событие. Таким событием в условиях нашего исследования является значительная услуга — медицинская помощь в исцелении от болезней. Данный речевой жанр представляется высокочастотным и следует после речевого жанра постановки диагноза, а также иногда после жанра утешения. Появление РЖ благодарности обусловлено также сложностью патологического процесса, благополучно устраняя который, врач удостаивается словесной благодарности, либо благодарности, выраженной невербальными средствами общения. Например: Никакого аппендицита и в помине нет →(жанрблагодарности) — Спасибо, Борис Павлович. Значит, я могу прямо на работу идти? — Конечно. Все в порядке (Крелин, Хочу, чтобы меня любили); — Операция окончена →(жанр утешения) Не бойся, солдат, больше не будет кровотечения →(жанрблагодарности) Взгляд страшного глаза потеплел, затуманился слезой (Амосов, ППГ-2266).
Таким образом, рассматривая особенности взаимодействия речевых жанров, формирующих жанровые конзекутивы в произведениях писателей-врачей советской эпохи, отметим, что последние находятся в зависимости от следующих экстралингвистических обстоятельств: 1) социальных характеристик говорящего — пациента (возраста, пола, профессии); 2) временного отрезка (эпоха социализма), когда пациент представлялся субъектом, с одной стороны, подчинённым воле врачей и обстоятельств, а, с другой — субъектом, способным самостоятельно определить и оценить степень сложности своего болезненного состояния; 3) фиксированность временного отрезка; «распылённость» внимания доктора (лечение нескольких пациентов одновременно); 4) особенностей патологического процесса, для локализации которого требовались прогрессивные медицинские технологии.
Литература:
1. Апресян Ю. Д. Образ человека по данным языка:Попытка системного описания / Ю. Д. Апресян // Вопросы языкознания. — 1995. — № 1. — С. 24–29.
2. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. — М.: Искусство, 1979. — 424с.
3. Бахтин М. М. Проблема речевых жанров / М. М. Бахтин: Собрание сочинений: в 7-ми т. — М.: Русские словари, 1997. — Т. 5. — С. 159–286.
4. Бычихина О. В. Высказывания со значением отказа: семантико-прагматический и когнитивный аспекты [Электронный ресурс]: дис. кандидата филол. наук: 10.02.01 / Ольга Владимировна Бычихина. — Новосибирск, 2005. — 216 с. — Режим доступа: http // diss.rsl.ru/diss/ 05/0096/050096015. pdf
5. Дейк ван Т. А. Язык. Познание. Коммуникация / Т. А. Ван Дейк; [пер. с англ. под ред. В. И. Герасимова]. — М.: Прогресс, 1989. — 312 с.
6. Китайгородская М. В. Речь москвичей (коммуникативно-культурологический аспект) / М. В. Китайгородская, Н. Н. Розанова. — М. Изд-во МГУ, 1999. — 145с.
7. Макаров М. Л. Основы теории дискурса: [монография] / Михаил Львович Макаров. — М.: ИТДГК «Гнозис», 2003. — 280 с.
8. Седов К. Ф. Человек в жанровом пространстве повседневной коммуникации / К. Ф. Седов // Антология речевых жанров. — М.: Лабиринт, 2007. — С. 7–38.
9. Фуко М. Рождение клиники / М. Фуко. — М.: Смысл, 1998. — 310 с.
10. Bierwisch M. Social Differentiation of Language Structure / M. Bierwisch // Language in Focus: Foundations, Methods and Systems / [Ed. By A. Kasher]. — Dordrecht: D. Reidel Publishing Company, 1976. — P. 407–456.
11. Searle J. R. Conversation / Searle J. R. et al. // (On) Searle on Conversation.–Amsterdam, 1992. — P. 7–29.
