В работе с позиций системно-интегративного подхода анализируются сложные процессы, происходящие на Ближнем Востоке, региональные и локальные причины нестабильности и радикализации, а также взаимосвязи между различными факторами, влияющими на изменение ситуации в одном из ключевых районов мира.

Ключевые слова: конфликты, хаос, нестабильность, религия, конфессии, коррупция, фрагментация, терроризм.

Развертывание амбивалентных, динамичных и противоречивых процессов, происходяших сегодня на Ближнем Востоке, стремительные социоэкономические изменения, потрясения и рост внутриполитической напряженности, милитаризации и насилия в данном регионе не могут не оказывать широкомасштабного и многогранного воздействия на общемировую ситуацию [3]. Эта глобальная взаимозависимость объясняется исключительной стратегической важностью данного региона (границы которого варьируются в зависимости от различных интерпретаций в самом широком, т. е. от «Магриба», — Мавритании и Марокко, — до «Машрика», — вплоть до Туркестана и Пакистана, и, до самого узкого понимания этого термина вроде «Леванта» или «Аравии». — Прим. авт.). Общепланетарная значимость ближневосточного региона, представляющего, по сути, кипящий котел потрясений, конфликтов и парадоксов (информационные технологии и патриархальная ментальность, «догоняющая модернизация» сверху и традиционализм снизу, «вестернизация» политических элит и неразвитость гражданских институтов, псевдодемократическая риторика и усиление роли армии и спецслужб в политической жизни, гонка вооружений и «социальные проекты», и т. д.), признается практически всеми представителями экспертного сообщества и в КНР, и в РФ, и в ЕС, и в США [12].

Уникальность Ближнего Востока заключается в том, что он является колыбелью трех мировых религий — христианства, иудаизма, ислама, а также местом сопересечения трех мусульманских культурно-цивилизационных субсистем, — тюркской, арабской, персидской. Мусульманские страны региона создали единственную в своем роде межгосударственную структуру на религиозной основе — «Организацию исламского сотрудничества» (где Россия имеет статус страны-наблюдателя), которая признана ООН;

Что касается Российской Федерации [4], то её «особый интерес» по отношению к данному региону обусловлен совокупностью ряда факторов:

Во-первых, наличием внутри нашей страны 20 миллионов «собственных/коренных» граждан-мусульман;

Во-вторых, необходимостью для РФ выстраивания оптимальных, стабильных и предсказуемых отношений с ближневосточными государствами в контексте формирования «многополюсного миропорядка»;

В-третьих, зависимостью экономики России от мировой конъюнктуры цен на углеводороное сырье, которая в значительной степени определяется позицией ОПЕК, ядро которой составляют те же ближневосточные государства. На них приходится более 60 % разведанных запасов нефти и около 40 % природного газа; по экспертным оценкам, суммарные нефтедолларовые авуары правящих кругов стран региона в западных банках превышают $ 1 трлн.;

В-четвертых, транспортные маршруты в Евразии, связанные с экспортно/импортными поставками энергоносителей, так или иначе пролегают через «мусульманские территории»;

В-пятых, многочисленными проявлениями религиозного экстремизма в РФ, носители которого самоидентифицируют себя как «шахиды» и «муджахидины»; сетевые взаимосвязи, вербовка и «перетекание» исполнителей терактов между конфликтогенными ближневосточными и российскими субрегионами очевидны;

В-шестых, геополитически для России и государств-членов Евразийского Экономического Союза (ЕАЭС) этот район мира является самым что ни на есть органичным и БЛИЖНИМ Востоком и их «мягким подбрюшьем», — чувствительным, уязвимым, легко проницаемым и дестабилизируемым «трамплином»;

В-седьмых, необходимо учитывать, что здесь расположены четыре крупнейших и древнейших православных патриархата — Антиохийский, Александрийский, Иерусалимский и Константинопольский; Кипрская и Синайская архиепископии; всемирно известные христианские святыни в Дамаске, Сиднайе, Маалюле, Библосе, Хомсе, Вифлееме, Тире.

К настоящему времени Ближний Восток превратился в наиболее турбулентный и взрывоопасный регион мира. Сочетание глобализации, фрагментации и исламизации/квазимодернизации подчас порождает совершенно непредсказуемые и гремучие эффекты и феномены (вроде «киберислама» или «политического феодализма»). Радикализация, хаотизация и эскалация напряженности продолжают нарастать, что является следствием сложного переплетения как глубинных внутренних причин, так и целенаправленного внешнего воздействия. Бурные события начала второго десятилетия XXI века (от Каира до Киева), которые известный политолог К.Хольцман квалифицировал как «взбесившийся майдан» [11], а западные масс-медиа анонсировали как «Арабскую весну» (думается, что сам данный «бренд», по сути, представляет собой PR-«акцию» ангажированных СМИ. — Прим. авт.), вызревали исподволь и постепенно, накапливая критическую массу внутренних факторов, приведших к обвалу, серии госпереворотов и гражданских войн 2010/11–2016 гг. Основными из них являются следующие:

I.Демографический фактор: в последние четверть века произошло значительное «омоложение» населения практически всех стран Ближнего Востока (на 25 -28 %). Причем новое поколение является более образованным, информированным, «продвинутым» и радикально настроенным, чем предыдущее. По оценкам психологов, молодежная «биомасса» представляет собой идеальный материал для манипулятивных политтехнологий, кодирования и когнитивных методик, применяемых при осуществлении гибридно-ассиметричных операций;

II.Социоэкономический фактор: резко возросла социальная поляризация и расслоение общества: по оценкам западноевропейских социологов, «коэффициент Джини» (макроэкономический показатель, характеризующий дифференциацию доходов по разным стратам) вырос за последние 15 лет в 10 раз: внутриобщественные противоречия крайне обострились;

III.Значительное ослабление идеологических позиций светского национализма, представленного «насеризмом», «баасизмом», «юнионизмом», в т. ч. и «кемализмом» [5], что привело к укреплению влияния исламистских сил в политической жизни и органах власти (например, представительcтво исламистов в парламентах Марокко, Иордании, Египта, Туниса, Пакистана, Турции, Палестины увеличилось почти вдвое);

IV.Коррупция (или, говоря по-русски, воровство), которая существует во всех странах мира, на Ближнем Востоке носит чудовищный, глубоко укорененный и тотальный характер. Конечно, было бы неправильно утверждать, что все представители президентских администраций, министры, судьи и генералы являются мошенниками и расхитителями, но как подтверждают наблюдения и разнообразный личный опыт работы автора в различных ареалах Ближневосточного региона, наличие казнокрадов и аферистов в структурах власти — это повсеместная и обычная практика. Коррупция давно стала системным и необходимым компонентом функционирования аппарата управления, где все продается и покупается: вопрос только в цене. Британская колониальная пословица гласит: «Араба нельзя купить, его можно только взять в аренду». Огромная техноэкономическая помощь союзной державы нашим бывшим ближневосточным «союзникам» зачастую пропадала совершенно впустую, поскольку, как откровенно признался автору в конфиденциальной беседе местный «раис» (т. е. государственнически ориентированный крупный предприниматель): «Наши компрадоры не очень заинтересованы в развитии сотрудничества с Москвой, т. к. лично им это мало что дает: Асуанскую или Евфратскую ГЭС, равно как и комплекс ПВО или эсминец, невозможно утащить с собой или незаметно перепродать на рынке. На этом фоне много «интереснее» выглядит любой, — пусть и небольшой ($50–100 млн.), — западный кредит, — но наличными, сразу и «живьем», — значительная часть которого «тихо» делится и «распиливается» между лицами приближенными к «императору» и их обслугой». Доля присвоения национального дохода правящей верхушкой и продажной бюрократией составляет до 40 %.

V.Клановость, непотизм и протекционизм. Анализ персонального «контингента» околопрезидентских структур, кабинетов министров, менеджмента финансово-банковских учреждений и военной верхушки показывает, что он нередко состоит из ближних и дальних родственников (братьев, сыновей, племянников, «шуринов», «деверей», «кумов», «сватов», «свояков», «преемников», «наследников», «земляков» и т. п.), а также «сподвижников» и «сослуживцев», представленных, как правило, выходцами из определенного племени, касты, рода, связанных круговой порукой, общими интересами, личной преданностью, и образующими неформальные кланово-корпоративные сетевые объединения закрытого типа. Вход в них только для «своих» и членов «Семьи». Фактическая монополизация власти породила столь уродливое явление как «политический султанизм». Это в равной мере относится как к арабо-мусульманским монархиям, ближневосточным «деспотиям» республиканского типа, так и к постсоветскому «ближнему зарубежью». Так, например, даже в достаточно «европеизированной» (внешне) стране региона, — Ливанской Республике, где автору довелось познакомиться c культурой, традициями и обычаями местных жителей, — вся конституционно-правовая и политическая система выстроена по жесткому общинно-религиозному принципу и этнонациональному разделению власти (что породило в политическом лексиконе такой термин, как «ливанизация», т. е. продолжающуюся десятилетиями вооруженную борьбу за власть между различными этноконфессиональными общностями) [6]. По мнению бывшего премьера Казахстана А.Кажегельдина, подчас и «в Центральной Азии за оружие берутся люди, которым новоявленные ханы-султаны не оставили легальной ниши для оппозиционной политической деятельности» [7]. Подобная ситуация стимулирует активизацию исламистского подполья в Узбекистане и Таджикистане [8]. В соседнем Афганистане все определяют общинно-племенные и клано-родственные связи. В Израиле в структурах власти прослеживается явное корпоративное преобладание «отставников-силовиков» — выходцев из ЦАХАЛ («Армия обороны Израиля»), «Шин Бет», «МОССАД». В Саудовской Аравии абсолютный контроль власти столетиями обеспечивается правлением династическо-симбиотического тандема аш-Шейхов и ас-Саудов; в Катаре, Бахрейне, ОАЭ — семействами монархо-племенной знати.

VI.На внутрирегиональном уровне ситуация осложняется обострением борьбы за доминирование между такими государствами-лидерами, как Турция, Египет, Саудовская Аравия, Иран (последний предпринимает весьма эффективные и целеустремленные шаги по развитию передовых наукоемких отраслей промышленности). К этому следует добавить две региональные сверхдержавы, уже обладающие атомным оружием, — Израиль и Пакистан. Каждый из вышеупомянутых акторов стремится максимально расширить сферу своего влияния и ослабить позиции конкурентов;

VII. Религиозно-политическая радикализация. Устоявшийся много лет тому назад в отечественном востоковедении шаблон подразумевал, что структурообразующий стержень исламского экстремизма детерминируется преимущественно неурегулированностью израильско-палестинской проблемы. Таковая, по-видимому, действительно являлась катализатором процесса, но само его содержание определялось целой совокупностью многообразных факторов, среди которых можно выделить также следующие: 1) Распад Османской империи, колонизация и «западнизация» (как «мандатизация») мусульманских территорий в межвоенный период актуализировали обращение к религиозному фундаментализму (феномен которого впервые проявился еще столетие тому назад в лоне американского протестантизма). Организационно таковой оформился в ближневосточном регионе в виде умеренно-просветительской (первоначально) организации «аль-Ихван аль-Муслимун» — «Братья-мусульмане» («Б-М»), созданной еще в 1928 г. в Египте школьным учителем Хасаном аль-Бенна. Его «духовником» являлся шейх Рашид Рида, доктринальные установки которого содержали отрицание «джахилийи» (т. е. «невежества»), диктатуры, тирании, а также осуждение пороков, связанных с западным «импортным образом жизни» (пьянство, наркотики, проституция, атеизм, безнравственность, алчность). Изначально «Б-М» преследовали сугубо антиколониальные, национально-освободительные и эгалитаристские цели: её последующая радикализация и превращение в панарабскую структуру в дальнейшем происходили на фоне II Мировой войны, арабо-израильской конфронтации, усиления антимонархических настроений на Ближнем Востоке: в 1948 г. король Фарук запретил деятельность «Б-М», которые ответили ликвидацией премьера Нукраши; в 1949 г. по приказу короля был убит «Верховный наставник» братства Х. аль-Бенна, после чего главным идеологом «ихванов» стал придерживающийся жестко радикальных взглядов Сейед аль-Кутб). В 1952 г. военная организация «Свободные офицеры» свергла монархию в Египте и все «братья-ихваны» были выпущены из тюрем, но отношения между «армейскими республиканцами» и «ихванами» не сложились с самого начала, перейдя в стадию затяжной острополитической борьбы [2]. К началу 80-х гг. «Братья-мусульмане», которые ранее были репрессированы и загнаны Г. А. Насером в глубокое подполье, возродились словно птица Феникс, и контролировали полторы сотни происламистских организаций и группировок, в рядах которых насчитывалось более 6 миллионов «активистов», «симпатизантов» и «сочувствующих». На рубеже XX/XXI вв. филиалы «братства» действовали практически во всех субрегионах Ближнего Востока и за его пределами, весьма эффективно применяя все методы «работы»: легальные, полулегальные и нелегальные; 2) «Нефтяной бум», стремительная «вестернизация», разложение правящих элит, разрушение традиционных институтов «исламской демократии» в странах Ближнего Востока, усиливающие отчужденность власти от общества и рост социального недовольства, порождали внутренний раскол, дестабилизацию и стихийный антиамериканизм в различных слоях арабо-мусульманского сообщества; 3) Резонансно-детонирующий эффект антишахской революции в Иране. «Исламская революция» 1978/1979 гг. и хомейнизация Ирана потрясли регион и привели к радикальным тектоническим сдвигам на всем Ближнем Востоке [10]. Экспорт доктрины «исламского государства», построенного на принципах социальной справедливости (их разработал айятолла Али Шариати, — выпускник Сорбонны, — который интегрировал и соединил в своей доктрине базовые основы шиизма с идеями Сартра, Маркузе, Вебера, Дюркгейма, Фанона, Маркса; сам Хомейни заявлял, что Коран, по сути, на ¾ — это «социальная доктрина» и только на ¼ — «сугубо религиозное учение». — Прим. авт.); пропаганда концепции борьбы с «Тагути» (т. е. «Сатаной»), — «Большим» (США) и «Малым» (СССР); курс на создание технотронной «исламской сверхдержавы»; создание «Корпуса стражей исламской революции» (КСИР); активирование и поддержка «шиитского фактора» за рубежом имели следствием изменение баланса сил, радикализацию и трансформацию ситуации в различных странах региона (Ливан, САР, Ирак, Бахрейн, Кувейт, Йемен, Афганистан, Таджикистан, Оман, Саудовская Аравия, Катар, ОАЭ);

VIII. Исчезновение СССР, ослабление влияния «леводемократических» движений и радикальное изменение конфигурации сил («биполярной модели мироустройства») не могло не отразиться и на Ближневосточном регионе, где местные акторы столкнулись с весьма сложной и запутанной проблемой. Её суть в аналитической статье описывает британский политолог М.Русвен: «Крушение коммунизма и поражение марксизма в стремлении преодолеть клеймо «атеизма» сделали ислам привлекательным идеологическим оружием против режимов, где возрастали коррупция, авторитаризм, а иногда и тирания. Риторика национальных либералов, приемлемая для монопольно правящих партий, дискредитировала себя, поскольку эти партии оказались неспособными решить фундаментальные экономические и структурные проблемы. Была заметна их усиливающаяся подконтрольность узкому кругу племенных кланов и политических клик, безразличных к нуждам большинства» [13, c.521]. Проблема выбора и самоидентификации лежит в основе большинства кризисных процессов на Ближнем Востоке: смириться с унилатералистской «стандартизацией» и «бульдозерной вестернизацией», или сохранить собственную самобытность и отстоять национальный суверенитет, обратившись к своему духовно-историческому наследию?

IX. Имитационная «верхушечно-анклавная модернизация», касающаяся лишь узкоизбранного элитарного топ-слоя, ограниченность ресурсов и провальный характер «социальных революций» в АРЕ, САР, ЙАР, ДРА, Тунисе, Судане, Сомали (вдобавок к краху «белой революции» в шахском Иране), а также «реформаторских прожектов» в постсоветских гособразованиях Центральной Азии, вовлечение их в этнополитические и религиозно-конфессиональные междоусобицы, круговорот затяжных турбулентных процессов, привели к ослаблению позиций вышеупомянутых субъектов на ближневосточной арене, и, напротив способствовали значительному возрастанию влияния Саудовской Аравии в целом, и обновленно-ортодоксальной идеологии «воинствующего ваххабизма» (в его неоханбалистской версии), в частности. Монархии «заливных арабов» стремятся перехватить инициативу у Ирака и Ирана (а также Египта) в интересах осуществления далеко идущей геополитической, финансово-экономической и военной экспансии: для этого Эр-Риядом сколачивается «исламский альянс» — расширенный вариант ваххабитско-тюркской «Антанты» (термин, естественно, носит условный характер. — Прим.авт.) во главе с оргядром в лице Саудовского Королевства, Турции и Катара.

Закат панарабизма распахнул двери для продвижения «исламского мегапроекта» и возрождения шовинистической доктрины пантюркизма в постмодернистской упаковке «неоосманизма» (что на практике выражается в неприкрытом геноциде по отношению к курдам и другим этнонациональным меньшинствам. — Прим. авт.). Опираясь на баснословные доходы от экспорта углеводородного сырья и мощную организационно-информационную базу, монархический режим Эр-Рияда и его субрегиональные союзники, — Катар, Бахрейн, Кувейт, ОАЭ, Оман, — объединенные в Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ), — не только «эффектно-завлекательно» воплощают в жизнь модель «догоняющего развития» (которая в СМИ подается как «модернизация по-исламски»), но и способствуют (через разветвленную сеть «фондов», «просветительских организаций» и «благотворительных ассоциаций» вроде «аль-Харамейн», «аль-Хайрийя», «ат-Турас аль-Ислямий», «Нур аль-Ислям») «укреплению» фундаменталистских устоев веры. Именно фундаментализм («салафийя») служит основой исламистской идеологии (любопытно, что многие руководящие центры и филиалы подобного рода фундаменталистских организаций располагаются сегодня на Западе: Лондоне, Гамбурге, Мюнхене, Париже, Ахене, Марселе, Амстердаме. — Прим. авт.). При этом недопустимо отождествлять фундаментализм и экстремизм (как это делал Дж. Буш, который публично использовал выражение — «исламский фашизм»): первый — понятие сугубо религиозное, подразумевающее неукоснительное соблюдение основополагающих источников ислама и тщательное исполнение всех норм, предписанных шариатом; «исламизм» же — категория прежде всего политико-идеологическая, предполагающая задействование фундаментализма во имя достижения конкретных политических целей. Самой крайней формой «исламизма» является экстремизм, который нередко прибегает к квазирелигиозному «прикрытию» и псевдосоциальной мимикрии: радикально-исламистские неправительственные структуры, спонсируемые олигархами-ортодоксами «Совета шести» и религиозными клерикалами (а негласно и отдельными властедержателями из ССАГПЗ), стремятся всемерно актуализировать ваххабитские постулаты, интенсивно внедряя их в сознание мусульман во всем исламском мире (включая и территорию РФ).

X.Наркотраффик. Ближний Восток традиционно является одним из трех мировых центров производства и сбыта наркотиков. Общеизвестно, что военные вторжения евроатлантистов в Афганистане, Ираке, Ливии способствовали росту производства героина в регионе, которое за последние полтора десятилетия выросло в 40 раз. Колоссальные доходы от производства наркотиков обеспечивают финансовую «подпитку» сетевой паутины местной и кросснациональной наркомафии, террористических структур «аль-Каиды», «ИГИЛ», «Талибан», «Эмират Хорасан», более мелких группировок «джихадистов», деятельность иностранных наемников, контрабанду оружия, подкуп властей, правящих элит, а также «успешное функционирование» криминалитета. Основной наркопоток через центральноазиатский коридор (Ошский тракт, Ферганская долина, Мургабский оазис, Туркманбаши-порт) устремляется в Россию и далее в страны ЕС. Этот «русский транзит» наносит прямой ущерб национальной безопасности РФ, подрывая наш генофонд, растлевая людей, стимулируя асоциализацию, аномию и дебилизацию молодого поколения (см.: «спайсы»), создавая предпосылки для роста в стране организованной преступности и коррупции.

XI.«Авторитарно-этатистская культура» и роль армии в политической системе. Центральная роль государства и множественные модификации авторитаризма («мягкого» и «жесткого», «просвещенного» и «непросвещенного», «консервативного» и «продвинутого») обусловлены давней «халифатистско-имперской» психоисторической традицией (восходящей еще к арабо-исламским халифатам, империям Османов и Великих Моголов) и особенностями мусульманского менталитета [1]. Проблема «демократии», «свобод» и «прав человека» до самого недавнего времени вообще не волновала правящие режимы ближневосточных стран, которые предпочитали решать внутриполитические вопросы опираясь на аппарат насилия. Это предопределяет особую, полиаспектную роль армии в политической системе: она выступает не только как защитник страны от внешней агрессии и гарант суверенитета, но и как общенациональный институт, осуществляющий управленческие, социальные, идеологические (индоктринация населения), политические, общественные, надзорно-контрольные, регулятивные, информационные, предпринимательские функции [2]. В настоящее время на Ближнем Востоке почти не осталось «военных диктатур» в их классическом виде: однако на страновом уровне варьируется многообразная комбинаторика различных авторитарных моделей «военно-бюрократических», «военно-гражданских», «военно-полицейских», «президентско-силовых», «монархо-военизированных» структур (важное место в них принадлежит также службам госбезопасности, контрразведки и тайной полиции). Логику представителей вооруженных сил в споре со «штатским» руководством Б. Бхутто (Пакистан) выразил по-военному конкретно генерал Зия уль-Хакк: «Мы — развивающаяся страна, и для нас очень важно, чтобы не было социальной поляризации общества. Поэтому наша цель — обеспечить единую идеологию для Пакистана, чтобы народ имел чистую, свободную от агитации политику». В отсутствие у большинства стран единой элиты и наличии множества «студенистообразных (фасадных)» партий только армия зачастую способна выполнять общенациональную интегративно-консолидирующую миссию.

Армия является важным «контрбалансиром» в системе внутренних «сдержек и противовесов»: как свидетельствует реальная практика, даже в такой секуляризированной стране как Турция, где казалось бы укоренились ценностные постулаты «кемализма» (но реально — элементы постмодернистской мимикрии и здесь налицо. — Прим.авт.): дистанциирование армии от политики и передача власти в руки гражданской администрации всякий раз имело следствием активизацию «дервишизма», «суфизма», «салафизма», оживление «умеренного исламизма», организацию тайных религиозных орденов и школ, кружков по изучению староарабского языка и т. п. [5]. Аналогичная ситуация сложилась и в Ираке, где непродуманные и близорукие действия «гражданской администрации», оказавшейся у власти после уничтожения Саддама Хусейна, привели к положению, когда «…враз лишившись денежного довольствия, остались и военные, и полицейские» [9, с.72]. В результате, тысячи «зачищенных и оскорбленных», — бывших кадровых офицеров, партработников, управленцев, разведчиков, технических специалистов, профессионалов военного дела, — хлынули в ряды ИГИЛ, «аль-Каиды», других экстремистских группировок.

Следует подчеркнуть, что регулярная армия, выступая как организатор, модернизатор и лидер политического процесса (потрясения 2011/2012 гг. кардинально здесь мало что изменили), нередко выполняет внутри государства сугубо «жандармские и карательные функции», что не может не отражаться негативно на её общей боеспособности, морально-волевых качествах и уровне подготовки высшего военного командования, которые не отвечают современным требованиям: так, например, при отражении внешней агрессии («Свобода Ираку») имел место только один танковый бой: иракская рота на Т-72 была разгромлена за несколько минут, при этом противник не потерял ни одного танка; ВВС Ирака вообще в воздушных боях не участвовали; в самый критический момент сражения за Багдад элитные двивизии «аль-Харас аль-Джумхурий» («Национальной гвардии») оказались просто брошены на произвол судьбы — их командиры были подкуплены на саудовские нефтедоллары иностранными спецслужбами. В 1967 г. в ходе «шестидневной войны» авиация Израиля в течение 2 часов разбомбила на аэродромах 85 % самолетов ВВС Египта: купавшийся в роскоши командующий египетскими военно-воздушных сил маршал Амер явил абсолютную несостоятельность и профнепригодность. В 1982 г. полтора десятка комплексов ПВО САР в долине Бекаа за полчаса были уничтожены комбинированным ударом высокоточного оружия Израиля. Cовершенно бесполезными оказались при отражении внешней агрессии и огромные арсеналы оружия в Ливии (позднее они были «приватизированы» многочисленными бандформированиями от Мали до Судана и Нигерии); подлодки, закупленные Джамахирийей в России, либо ржавели на приколе у пирсов, либо проходили в надводном положении на показушных военно-морских парадах. В 2001–2008 гг. «креативщики» из военно-промышленного комплекса Исламской Республики Пакистан пытались делать «бизнес» на поставках закрытых «ноу-хау», связанных с ядерными разработками, к которым проявляли интерес «собратья» по ОИК (Индонезия, Малайзия, ОАЭ, Египет, Саудовская Аравия, Алжир).

XII. Внутренние этнополитические и межконфессиональные противоречия. Во многих странах Ближнего Востока имеют место быть гетерогенность национального состава населения и религиозная чересполосица. Поэтому зачастую борьба за власть, внутриполитические конфликты и гражданские войны облекаются в форму этноконфессиональных и межобщинных противостояний, которые иногда продолжаются десятилетиями (общим абрисом можно обозначить только некоторые «конфронтационные пары» в различных субрегионах: турки/курды; сунниты/шииты; друзы/марониты; хинави/гафири; копты/мусульмане; утейба/шаммар; пуштуны/таджики; ахмадийя/синдхи; кабилы/арабы; узбеки/таджики; белуджи/персы и т. д. Разумеется, такое «деление» носит весьма условный и относительный характер. — Прим. авт.). Реальность намного сложнее и запутаннее, ибо сама проблематика носит чрезвычайно многогранный и полифакторный характер, сопряженный с извилистыми этнополитическими лабиринтами Востока, которые постоянно пытается «перекроить» под себя Запад. Это еще более усугубляет общую ситуацию. Так, анализируя действия США в Ираке в 2003 г., академик Е. М. Примаков отмечал, что в этой стране «…ставка была сделана на то, чтобы «нейтрализовать» суннитов с помощью иракских шиитов» [9, с.71]. Следствием этого стало разжигание религиозно-общинной розни. Но массовая инфильтрация террористов из афгано-пакистанской пограничной зоны, по сути, привела к превращению Ирака в плацдарм «аль-Каиды», которая оперативно установила контакты с ушедшими в подполье группами баасистов. Грубейший просчет США заключался в том, что они механически решили перенести на Ирак оккупационную модель, которая ранее применялась ими в Западной Германии. Но Ближний Восток — не Западная Европа, Багдад — не Берлин, ПАСВ — не НСДАП, арабы — не немцы. Выдающийся отечественный востоковед подчеркивает: «В Ираке положение было другим. Массовая партия «Баас» (т. е. ПАСВ), членами которой состояли 2 млн. иракцев, вобрала в себя главным образом людей не по политико-идеологическим, а по карьерным соображениям. Это был трамплин для занятия государственных постов или продвижения по службе. В результате все мало-мальски способные менеджеры, администраторы, офицеры оказались в рядах «Баас». Кроме того, эта партия была единственной в Ираке, в которой — конечно, мягко говоря, в различных пропорциях — находились арабы и курды, сунниты и шииты, лица других национальностей и конфессий. А после оккупации был введен запрет на привлечение бывших членов «Баас» для занятия любых важных должностей. <…> В результате возник вакуум власти, который начали заполнять главным образом представители шиитской общины, значительно менее компетентные, чем те, кто оказался с клеймом «баасист».<…>Иран получил дополнительные возможности в своих отношениях с Сирией по влиянию на внутреннюю ситуацию в Ливане. Ряд обозревателей даже заговорил о создании «шиитского пояса» на Ближнем Востоке» [9, c.72–73].

Солидаризируясь с данной оценкой, автор счел бы возможным отметить тот факт, что в решении крайне сложных этнополитических, межконфессиональных и общинно-клановых проблем одним из главных и «убедительных» аргументов остается автомат «Калашникова» или РПГ. Практически все политические партии или движения в регионе традиционно имели и имеют свои «военизированные крылья» (т. е. иррегулярные воинские формирования, «боевые организации», «ударные группы», «народные дружины», «партизанские отряды», «фаланги», «ополчения», «мини-армии» типа «аль-Катаиб», «Пешмерга», «ат-Талиа аль-Мукатиля», «Муджахидин аль-Хальк», «Азеддин аль-Кассам», «аль-Фидайиюн», «Шабиха», «аль-Мурабитун», «Джейш аль-Фаттах», «Джунуд Аллах»), что еще больше поднимает градус взаимного недоверия и конфронтационности.

Обобщая все вышеизложенное, можно констатировать следующее: разнообразные и многочисленные локальные конфликтогенные факторы и внутрирегиональные трансформации внимательно изучались, мониторились и анализировались глобальными «игроками» и внерегиональными «интересантами», которые в полной мере использовали их затем, чтобы «оседлать» и стимулировать кризисные процессы, направить в «нужное русло» в целях демонтажа национального суверенитета (т. е. «неугодных режимов»), хаотизации, фрагментации и переформатирования всего региона и сопредельного геополитического пространства. Рассматривать их следует, разумеется, в общепланетарном контексте. Смысл такого рода сетецентричных многоходовых спецопераций, — включая ближневосточную «шахматную доску», — обеспечение глобального доминирования (Но это уже тема отдельного самостоятельного комплексного исследования. — Прим. авт.)

Литература:

1. Бартольд В. В. Ислам и культура мусульманства. М.: Изд-во МГТУ, 1992. 141 с.
2. Беляев И. П., Примаков Е. М. Египет: время президента Насера. М.:«Мысль», 1974. 399 с.
3. Востриков С. В., Зайцев В. В. Мир на переломе: русское измерение. Монография. Смоленск: Изд-во «Маджента», 2015. 304 с.
4. Востриков С. В. и др. Будущее России. Монография. Смоленск: Изд-во «Маджента», 2011. 392 с.
5. Востриков С. В. Восточная модель мимикрирующейся модернизации: малоазиатский опыт// Социальные трансформации (Вып.14). Материалы международного коллоквиума «Социальные трансформации: феномен социальной мимикрии: многоообразие видов и региональная специфика». Смоленск: СмолГУ, 2007.
6. Востриков С. В. Ливанский узел: международный аспект// Восток — ORIENS. 1994.№ 1.
7. Кажегельдин А. Оппозиция Средневековью. Лондон; Москва, 2000.
8. Микульский Д. В. Анатомия гражданской войны в Таджикистане (этносоциальные процессы и политическая борьба (1992–1995). М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 1996. 170 с.
9. Примаков Е. М. Мир без России? К чему ведет политическая близорукость. М.: Российская газета, 2010. 254 c.
10. Хейкал М. Х. Мадафи аятолла, кадыят Иран уа ас-Саура. Аль-Кахира.1988.
11. Хольцман К. Взбесившийся майдан. М.: ООО «Изд-во Алгоритм», 2015. 208 c.
12. Brzezinski Z., Scowcroft B., Murphy R. Differentiated Containment//Foreign Affaires.Vol.76. May-June 1997.
13. The Middle East and North Africa. 1999.Vol.57, № 2.