Понятие виктимности, трактуемое в криминологии как устойчивая склонность личности становиться объектом преступных действий, формирует сложный междисциплинарный концепт, интегрирующий подходы психологии, социологии и юриспруденции. В противоположность бытовым суждениям, нередко несущим оттенок обвинения пострадавшего, научная парадигма интерпретирует виктимность как совокупность объективных социальных, поведенческих и индивидуально-личностных свойств, систематически увеличивающих персональный риск стать жертвой правонарушения. Российская виктимологическая традиция, сформировавшаяся на основе работ Л. В. Франка, Д. В. Ривмана, В. С. Устинова и их последователей, базируется на идее диалектического единства преступника и жертвы в механизме противоправного деяния, где последняя может неосознанно инициировать, стимулировать или облегчать криминальные действия [1]. Следовательно, психологический портрет жертвы представляет собой не фиксированную характеристику, а развивающуюся модель уязвимости, складывающуюся под воздействием множества внутренних и внешних детерминант. Выделение и систематизация этих факторов приобретают первостепенную важность для создания целевых профилактических стратегий, ориентированных как на усиление индивидуальной безопасности, так и на общее снижение уровня преступности. Необходимо особо отметить, что виктимность не выступает как неотвратимая предопределенность, а является следствием взаимодействия объективных жизненных условий и субъективных психологических свойств, что создает предпосылки для результативной психокоррекции и социальной реадаптации.

В контексте теоретического фундамента отечественной виктимологии центральное место занимает концепция виктимогенной деформации личности, разработанная Д. В. Ривманом и В. С. Устиновым. Данное понятие описывает стойкое негативное преобразование личностной организации, выражающееся в образовании специфических привычек, мировоззренческих установок и поведенческих моделей, объективно увеличивающих вероятность нанесения ущерба индивиду в условиях криминального риска [2]. Этот деформационный процесс не носит необратимого характера и зачастую развивается поэтапно, как подчеркивал В. И. Полубинский, различая стадии от становления потенциальной виктимности до ее актуализации в конкретном преступном инциденте [3].

Подобный ракурс рассмотрения дает возможность анализировать жертву не в качестве пассивного объекта, а как активного участника, чьи действия и личностные свойства вносят значимый вклад в механизм правонарушения. При этом виктимогенная трансформация может иметь тотальную природу, воздействуя на все области жизнедеятельности индивида, либо парциальный характер, проявляясь исключительно в определенных типах социальных коммуникаций или специфических обстоятельствах, что обусловливает необходимость тонкого дифференцированного подхода к исследованию каждого случая виктимизации.

Базовым компонентом виктимогенной деформации выступает неадекватно заниженная самооценка в комплексе с размытыми, недостаточно сформированными личностными границами. Личность с заниженной самооценкой переживает фундаментальные затруднения в осознании собственной значимости и, что особенно важно, своего безусловного права на защищенность, уважение и психологическую независимость. Его индивидуальные границы характеризуются повышенной проницаемостью и нечеткостью, что в реальности проявляется в неумении эффективно противостоять внешнему давлению, манипулятивным техникам или прямой агрессии.

Для потенциального преступника, в особенности в сфере межличностного насилия или обмана, подобные психологические особенности функционируют как своеобразный невербальный маркер, обозначающий низкий предполагаемый уровень противодействия и высокую вероятность избежать ответственности. Как обоснованно указывают специалисты, именно такие индивиды наиболее часто идентифицируются агрессорами в качестве «оптимальной жертвы», контакт с которой связан с минимальными угрозами [4]. Следует акцентировать, что становление сбалансированных личностных границ представляет собой протяженный процесс, берущий начало в раннем детстве и продолжающийся в течение всего периода социализации, поэтому их деформация может являться следствием как изначально деструктивного воспитания, так и последующих психотравмирующих переживаний, разрушающих базисное чувство безопасности и самоценности.

В тесной взаимосвязи с этим находится пассивно-зависимая жизненная установка, уходящая корнями в экстернальный локус контроля. Эта психологическая особенность находит выражение в устойчивом представлении индивида о том, что значимые события его биографии определяются внешними, неподвластными ему факторами: другими людьми, случайными стечениями обстоятельств, судьбой или роком. В условиях преступного посягательства такое миропонимание закономерно ведет к поведенческой пассивности, реакции оцепенения (известной как «фриз») вместо активного сопротивления, попыток избегания угрозы или призыва о помощи.

Такой человек неосознанно примеряет роль «спасаемого», рассчитывая, что его трудности будут решены внешними силами, что блокирует его собственную инициативу и способность к самозащите. Данный паттерн, детально исследованный в рамках психологии насилия, непосредственно соотносится с феноменом выученной беспомощности, когда предшествующий негативный опыт, в котором субъект не достиг желаемого, формирует у него устойчивое представление о собственной неспособности влиять на происходящее [5]. Важно осознавать, что пассивно-зависимая позиция не является врожденным свойством, а складывается под влиянием специфического социального научения, когда самостоятельные попытки человека изменить ситуацию систематически пресекаются или не получают позитивного подкрепления, что в итоге приводит к отказу от активной позиции и принятию роли беспомощной жертвы обстоятельств.

Когнитивным фундаментом данного комплекса выступает феномен виктимного мышления, или так именуемый «комплекс жертвы». Это устойчивая система нерациональных убеждений, искажающая восприятие социальной действительности и побуждающая человека трактовать практически любые события сквозь призму личной неуверенности, несправедливости и враждебности окружения. Создается своеобразный когнитивный фильтр, или «ментальная воронка», избирательно выделяющая из общего информационного потока лишь те аспекты, которые создают установки «мне неизменно не везет», «со мной постоянно случаются проблемы» или «окружающие желают мне зла».

Возникает самовоспроизводящийся порочный круг: ощущение негатива порождает повышенную тревогу, неадекватные поведенческие отклонения и непреднамеренную провокацию конфликтных ситуаций, которые, в свою очередь, интерпретируются как веское подтверждение исходной негативной установки. С криминологических позиций, подобный когнитивный стиль может неосознанно стимулировать индивида к воспроизводству или активному поиску условий, в которых он вновь сможет актуализировать привычную роль пострадавшего [6].

При этом виктимное мышление обладает определенной психологической рентой для его носителя, поскольку позволяет снять с себя ответственность за неудачи и переадресовать ее внешним обстоятельствам или другим людям, что создает иллюзию сохранения психологического комфорта, но в действительности закрепляет деструктивную жизненную позицию и препятствует личностному развитию.

Другим значимым фактором виктимизации является гипертрофированная, патологическая потребность в социальном окружении и интенсивный страх отвержения. Для личности с подобной психологической характеристикой сохранение видимости благополучных отношений, даже ценой собственного достоинства и благополучия, превращается в значимую идею. Он становится идеальным объектом для систематических манипуляций, поскольку его поведением легко управлять через механизмы одобрения, лести или, напротив, угрозы лишения поддержки и эмоциональной близости. Такой индивид демонстрирует готовность переносить унижения, постоянно поступаться своими внутренними принципами и мириться с грубым вторжением в личное пространство, лишь бы предотвратить конфликт и сохранить видимость баланса.

Этот деструктивный паттерн с максимальной отчетливостью проявляется в динамике затяжных отношений, отягощенных домашним насилием, где жертва способна годами, а иногда десятилетиями, терпеть жестокое обращение, подсознательно надеясь, что ей удастся «заслужить» любовь и признание своего агрессора через демонстрацию покорности и самоотречения [7].

Глубинной основой этой потребности выступает базовое неверие в собственную ценность, заставляющее человека постоянно искать внешние подтверждения своей значимости, что делает его эмоционально зависимым от оценок и мнения окружающих, особенно тех, кто занимает в его личной иерархии важное место.

Завершает психологический портрет такая характеристика, как недостаточная развитость эмоционального интеллекта. Речь идет о стойкой неспособности точно распознавать, идентифицировать и адекватно интерпретировать эмоциональные состояния, подлинные намерения и невербальные сигналы других людей. Параллельно наблюдается систематическое игнорирование или рационализация сигналов собственной интуиции, телесных ощущений и «внутреннего тревожного голоса», выполняющего в норме защитную функцию. На практике это выражается в том, что потенциальная жертва либо не замечает, либо находит оправдание для многочисленных «тревожных сигналов» в поведении будущего агрессора: немотивированных вспышек гнева, стремления к тотальному контролю, последовательного нарушения мелких границ на начальных стадиях взаимодействия.

Повышенное доверие к формальным, поверхностным атрибутам, таким как социальный статус, должность, внешняя респектабельность или убедительные вербальные заверения, при одновременном игнорировании неконгруэнтных невербальных сигналов, делает этого человека крайне уязвимым для изощренных, многоуровневых форм мошенничества, психологического насилия и иных видов преступлений, основанных на манипуляции и обмане [8]. Несформированность эмоционального интеллекта лишает человека инструмента социальной навигации, без которого адекватная оценка рисков и распознавание потенциальных угроз становятся крайне затруднительными, а иногда и практически невозможными.

Помимо сугубо психологических характеристик, в виктимологическом анализе требуется учитывать объективные социально-демографические и поведенческие корреляты виктимности. Многочисленные эмпирические изыскания последовательно подтверждают, что молодые люди в возрасте 16–24 лет статистически значимо чаще оказываются жертвами большинства видов насильственных и имущественных преступлений, что непосредственно связано с их более активным и нередко рискованным образом жизни, интенсивной социальной активностью и регулярным пребыванием в общественных местах.

Существенную роль играет и социально-экономический статус: лица с низким уровнем доходов, проживающие в районах с неблагоприятной криминогенной обстановкой, объективно имеют более высокие шансы стать жертвой в силу территориальной концентрации мотивированных преступников и ослабленного социального контроля. Определенные профессиональные занятия, сопряженные с регулярными контактами с широким кругом лиц (сотрудники правоохранительных органов, таксисты, работники сферы услуг в ночное время), также несут в себе повышенный виктимный потенциал. Особого внимания заслуживает фактор асоциального поведения: злоупотребление алкоголем и наркотическими веществами радикально повышает риск виктимизации, поскольку состояние опьянения не только снижает критичность восприятия и скорость психофизиологических реакций, но и зачастую помещает индивида в опасную среду и ситуации [9].

При этом важно учитывать, что социально-демографические факторы создают лишь общий фон повышенного риска, тогда как реальная виктимизация происходит при сочетании этих объективных условий с определенными психологическими особенностями личности, что подтверждает необходимость комплексного, многофакторного подхода к анализу каждого конкретного случая.

Методология исследования виктимности: комплексный подход

Для углубленного и разностороннего изучения феномена виктимности требуется применение комплексной методологии, интегрирующей качественные и количественные методы сбора и обработки данных. Первостепенное значение имеет сравнительный анализ статистических данных официальной отчетности МВД и судебных инстанций, который позволяет выявить общие тенденции и динамику виктимизации различных социально-демографических групп.

Статистическая информация предоставляет объективную основу для определения масштабов явления и приоритетных направлений исследования. Однако для понимания глубинных механизмов формирования виктимного поведения необходимы глубинные интервью и фокус-группы с лицами, неоднократно подвергавшимися преступным посягательствам. Эти качественные методики дают уникальную возможность восстановить личный опыт, выявить субъективные смыслы и интерпретации криминальных эпизодов, а также проследить внутреннюю логику принятия решений, приведших к виктимизации.

Не менее информативным методом выступает психобиографический анализ , нацеленный на ретроспективное исследование жизненного пути жертвы, выделение ключевых событий, психотравм и условий социализации, способствовавших становлению виктимогенных черт личности.

Для объективной диагностики психологических характеристик применяется тестирование с использованием валидизированного психодиагностического инструментария : стандартизированных опросников для оценки уровня самооценки (например, методика Дембо-Рубинштейн в модификации Прихожан), локуса контроля (опросник УСК — Уровень субъективного контроля), уровня тревожности (шкала Спилбергера-Ханина), а также проективные методики, выявляющие неосознаваемые установки и страхи.

Важным компонентом методологии является криминологический анализ материалов уголовных дел определенной категории (например, по фактам мошенничества или бытового насилия), который позволяет детально исследовать модель преступника и объективно зафиксировать модели поведения жертвы до, во время и после совершения преступления. Интеграция данных, полученных этими разноуровневыми методами, позволяет построить многомерную, объемную модель виктимности, служащую надежной основой для разработки как превентивных программ, так и адресных мер реабилитации.

При этом современные исследовательские подходы все чаще дополняются лонгитюдными исследованиями , отслеживающими динамику виктимности на протяжении жизненного пути, и кросскультурными сравнениями , выявляющими специфику проявления виктимных паттернов в различных социокультурных контекстах.

Все вышеизложенное определяет стратегию и тактику виктимологической профилактики, которая должна выстраиваться на двух взаимодополняющих уровнях: общем и индивидуальном. Общая профилактика ориентирована на широкие слои населения и включает реализацию образовательных программ в школах и вузах, направленных на развитие навыков ассертивного поведения, распознавания манипулятивных техник и укрепления личностных границ; проведение масштабных социально-информационных кампаний, предупреждающих о наиболее распространенных схемах мошенничества и рисках, связанных с ведением рискованного образа жизни; наконец, целенаправленное улучшение городской среды через освещение, установку камер видеонаблюдения и ликвидацию заброшенных зон, что повышает уровень воспринимаемой безопасности и затрудняет совершение преступлений. Индивидуальная профилактика адресована конкретным лицам, демонстрирующим явные признаки виктимогенной деформации, и заключается прежде всего в оказании квалифицированной психологической и психотерапевтической помощи.

Наиболее эффективными здесь являются методы когнитивно-поведенческой терапии, позволяющие деконструировать иррациональные установки виктимного мышления; специализированные тренинги ассертивности и самообороны, нацеленные на формирование навыков уверенного отстаивания своих прав и физической самозащиты; а также глубинная терапия последствий психологической травмы, без которой высока вероятность ревиктимизации — повторного попадания в роль жертвы [10].

Особое значение приобретает разработка и внедрение специализированных реабилитационных программ, учитывающих специфику различных типов виктимизации (например, программы для жертв домашнего насилия существенно отличаются от программ для жертв мошеннических схем), а также создание системы кризисной помощи, обеспечивающей оперативную психологическую поддержку непосредственно после совершения преступления, что позволяет минимизировать негативные последствия травмы и предотвратить закрепление виктимной идентичности.

Таким образом, психологический портрет жертвы, рассмотренный через призму отечественной криминологической и виктимологической мысли, предстает как сложный, многокомпонентный конструкт, возникающий в результате динамического взаимодействия устойчивых личностных черт, дефицитов в эмоционально-волевой сфере и определенных социально-демографических паттернов. В своей совокупности эти факторы формируют вокруг личности специфическое «виктимогенное поле», которое объективно повышает вероятность ее вовлечения в криминальную ситуацию.

Ключевой вывод заключается в том, что виктимность следует понимать не как личную вину индивида, а как его психологическую и социальную проблему, часто уходящую корнями в травматический опыт прошлого и неблагоприятные условия социализации. Следовательно, современная и эффективная стратегия противодействия преступности должна носить комплексный характер, органично сочетая меры по усилению общественной безопасности с широкой доступностью разноплановой психологической помощи, конечной целью которой является разрушение деструктивных жизненных сценариев и формирование у личности подлинной психологической устойчивости, здоровой самодостаточности и способности к активной и эффективной самозащите.

Перспективы дальнейших исследований видятся в углубленном изучении нейропсихологических основ виктимного поведения, разработке дифференцированных моделей профилактики для различных целевых групп, а также в создании комплексных межведомственных программ, объединяющих усилия правоохранительных органов, социальных служб и системы здравоохранения в деле предупреждения виктимизации и реабилитации пострадавших.

Литература:

1. Франк Л. В. Виктимология и виктимность. Душанбе, 1977.
2. Ривман Д. В., Устинов В. С. Виктимология. СПб.: Юридический центр Пресс, 2000.
3. Полубинский В. И. Криминальная виктимология: понятие и основные институты // Государство и право. 2001. № 9.
4. Антонян Ю. М., Давидович В. Е., Чучаев А. И. Криминальная виктимология. М.: Норма, 2018.
5. Решетников М. М. Психология виктимного поведения. СПб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2018.
6. Литвак М. Е. Психологическое айкидо. Ростов н/Д: Феникс, 2000.
7. Петрова Е. А. Психология семейного насилия. М.: Академия, 2009.
8. Ениколопов С. Н., Садовская А. В. Виктимное поведение и механизмы психологической защиты // Психологический журнал. 2000. Т. 21. № 3.
9. Криминология: учебник для вузов / под ред. В. Д. Малкова. М.: Юстиция, 2016.
10. Тарабрина Н. В. Практическое руководство по психологии посттравматического стресса. М.: Когито-Центр, 2007.