Великая Отечественная война потребовала от всего советского общества максимального напряжения сил на фронте и в тылу для победы над сильным врагом – нацистской Германией. Не осталась в стороне и деятельность правоохранительных органов Советского Союза, поскольку в 1941-1945 гг. в стране наблюдался ощутимый рост проявлений уголовной преступности, по терминологии сталинской эпохи называемый «нарушениями социалистической (революционной) законности». По мнению современных исследователей, судимость в военное время увеличилась в 2,5-3 раза, а преступность – в несколько раз [1, с. 56]. По неполным данным органов правопорядка, в течение 1941-1945 гг. советские граждане совершили 2866673 преступления [5, с. 175]. Ещё одним серьёзным испытанием на зрелость для советского строя стал коллаборационизм в тех регионах СССР, что подверглись оккупации со стороны Германии и других стран «оси» (республики Прибалтики, Молдавия, Украина, Белоруссия, Карело-Финская ССР, часть РСФСР), и антисоветские правонарушения в тылу. Во всех отношениях типичным представителем тыловых, а осенью 1941 г. прифронтовых областей Советского Союза являлась Ярославская область.
В выступлениях высшего руководства правоохранительных органов Ярославской области на заседаниях пленума обкома ВКП (б) – начальника Управления НКВД (УНКВД) майора (позднее полковника и комиссара) госбезопасности В. В. Губина, начальника Управления Рабоче-крестьянской милиции (УРКМ) полковника милиции И. А. Кожина – выделены основные группы правонарушителей в регионе в 1941-1945 гг., содержится попытка анализа причин роста преступности в период войны. Данный вопрос неоднократно поднимался и на районном уровне. Кроме того, небезынтересны оценки командованием сил правопорядка уровня морально-нравственного состояния населения как первопричины совершения ряда нарушений социалистической законности.
В качестве первой крупной группы правонарушителей руководители силовых структур Ярославской области неизменно выделяли антисоветские преступления. Данное определение в военное время трактовалось крайне широко. Уже 22 ноября 1941 г. на IX пленуме ярославского обкома ВКП (б) начальник УНКВД майор госбезопасности В. В. Губин констатировал активизацию «кулачества, повстанческих элементов, которые притаились и которых мы ещё не сумели разоблачить» [7, ф. 272, оп. 224, д. 10, л. 149]. К вскрытым «проискам немецкой разведки – Гестапо» Губин отнёс пронемецкие высказывания со стороны некоторых советских граждан, находившихся на строительстве оборонительных сооружений на Валдае летом и осенью 1941 г. Невзирая на то, что начальник УНКВД грубо перепутал названия германских спецслужб (разведывательные функции в Третьем Рейхе выполняли абвер и СД, в то время как гестапо выполняла роль тайной полиции), следует считать приведённые им сведения вполне достоверными. На том же заседании выступавшие отмечали факты разброса пропагандистских листовок с немецких самолётов над территорией Ярославской области. В данных листовках подчёркивались «освободительный» характер войны со стороны Германии, а также превосходство немецкого национал-социализма над советским социализмом и коммунизмом [7, ф. 272, оп. 224, д. 10, л. 143]. При этом как майор госбезопасности Губин, так и другие участники прений на IX пленуме ярославского обкома ВКП (б), открыто признавали пассивную реакцию на появление подобного рода агитационных материалов противника со стороны отдельных членов правящей партии и даже работников НКВД. Вывод звучал неутешительно: если не вести борьбы с появлением в Ярославской области германских листовок, «фашисты могут иметь успех» [7, ф. 272, оп. 224, д. 10, л. 144]. Острота проблемы не спадала и в дальнейшем – спустя год, в рамках подготовки к празднованию 25-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, участковые уполномоченные РКМ должны были совершать обходы собственных участков с 6 до 19 часов с целью предупреждения потенциальных антисоветских и контрреволюционных преступлений [2, д. 190, л. 29]. Тогда же начальник УРКМ майор милиции В. М. Комаров, отметив факты распространения в областном центре листовок антисоветского содержания, призвал не допускать подобных действий в дальнейшем. Лишь изменение обстановки на советско-германском фронте, переход стратегической инициативы к Красной Армии и грядущая победа Советского Союза над нацистской Германией привели к изменению ситуации.
Ещё более опасным, чем появление на территории Ярославской области вражеских листовок, командование органов правопорядка считало даже минимально критические высказывания жителей в адрес Советской власти, а также относительно пассивное, зачастую либеральное отношение к данному явлению со стороны районных организаций ВКП (б). В частности, на XIX пленуме обкома 8-10 декабря 1943 г. начальник УНКВД подверг критике деятельность ряда председателей колхозов области, а также секретарей Угличского и Пречистенского районов. Наиболее яркий пример относится к Мышкинскому району, где председатель крупного колхоза «Оборона» заявил на собрании колхозников «нас обдирают, хлеб забирают и оставляют на пайке, хуже чем в Иркутской тюрьме» [7, ф. 272, оп. 224, д. 760, л. 79]. Схожие воззрения председатели колхозов неоднократно высказывали и в других районах Ярославской области, за что удостоились от майора госбезопасности В. В. Губина таких уничижительных определений, как «сволочи», «вражеские морды», «антисоветские типы» и «настоящие враги» [7, ф. 272, оп. 224, д. 380, Л. 71; д. 760, л. 79]. Судьба их была незавидна – к примеру, упомянутый председатель колхоза «Оборона» был заключён в тюрьму. Таким образом, простая констатация низкого уровня жизни по вине правящей власти могла стать поводом для серьёзных репрессий, осуществляемых руками аппарата НКВД. По подсчётам современного исследователя С. В. Стяжкина, в течение 1941-1945 гг. за антисоветские преступления были подвергнуты аресту около 1 тысячи жителей Ярославской области [6, с. 111], в том числе 618 – за распространение антисоветской пораженческой агитации или пораженческих слухов [6, с. 114].
Очень важной частью пресловутых «антисоветских типов» являлись служители церкви. На XIII пленуме ярославского обкома ВКП (б) 26 июля 1942 года начальник УНКВД прямо заявил, что «контрреволюционные церковные элементы», находящиеся в подполье, занимаются в сельской местности агитацией против колхозного строя. Данные правонарушители призывали селян выходить из колхозов и игнорировать все указания и постановления властей по вопросам колхозного строительства, то есть резко осуждали решения ЦК ВКП (б) и СНК СССР по вопросам сельского хозяйства. Со слов Губина, «церковники» смогли добиться некоторых успехов в Нерехтском, Буйском, Гаврилов-Ямском и частично Костромском районах, где они склонили на свою сторону единицы «наиболее отсталых колхозников» [7, ф. 272, оп. 224, д. 380, л. 72-73]. Данное утверждение, на наш взгляд, нуждается в существенной корректировке: недовольство колхозным строем было присуще далеко не единицам крестьян. На том же заседании редактор газеты «Северный рабочий» (печатного органа ярославского обкома ВКП (б)) В. Кашин привёл факт невыхода на работу в течение нескольких дней примерно 40 работников колхоза «20 лет Октября» Петровского района под предлогом отсутствия хлеба. Среди них были и коммунисты. Схожие умонастроения были присущи и работникам колхоза «Новые Кулиги» Нерехтского района. Тем самым следует признать, что «подрывная работа» служителей церкви пользовалась определённой поддержкой в советском обществе.
Критика в адрес служителей культа со стороны командования правоохранительных органов получила продолжение на XV пленуме ярославского обкома ВКП (б) 9 января 1943 года. Начальник УНКВД майор госбезопасности В. В. Губин признал факт стихийного открытия в Ярославской области после начала Великой Отечественной войны 70 церквей – 27 в Некрасовском районе, 9 – в Нерехтском, 10 – в Тутаевском и 11 – в Ярославском сельском. Тем не менее, органы госбезопасности вели активную борьбу с проявлениями подобного рода. Летом и осенью 1942г. ими были вскрыты и ликвидированы «антисоветские церковные группы» численностью от 18 до 22 человек в Буйском и Любимском районах области, а также в г. Нерехта. Во главе их стояли архиепископ Ряшинцев, бывшая учительница начальной школы Степанова, а также некие граждане Разгуляев и Тупицын. Согласно утверждению В. В. Губина, вышеназванные группы состояли не только из служителей церкви, но и бывших крестьян-кулаков, антисоветски настроенной интеллигенции и участников восстаний против Советской власти в Ярославской губернии в 1918-1920 гг. Члены «церковных групп» распространяли в народе слухи о взятии Москвы немецкими войсками и их скором приходе на территорию области, готовили иконы для встречи солдат вермахта, а также агитировали граждан не работать в колхозе, не ходить на оборонные работы зимой 1941-1942 гг., то есть находились на отчётливо «пораженческих» позициях.
Вполне вероятно, что начальник УНКВД приводил верные факты, поскольку речь шла о «бродячих попах» – представителях т.н. «Истинно православной церкви» (Катакомбной), отделившейся от официальной РПЦ и не признававшей правящего советского режима. Однако не менее важной причиной упорной борьбы силовых структур с подобного рода проявлениями была независимость «церковников» от официальной власти. В том же выступлении начальник УНКВД неоднократно подчёркивал, что «мы не можем допустить такого положения, чтобы в военное время какая-то часть населения была вне влияния наших партийных органов» [7, ф. 272, оп. 224, д. 755, л. 90]. Между тем значительное количество арестованных участников таких групп были молодыми людьми, поэтому объяснить их антисоветский настрой только преклонным возрастом и, как следствие, «отсталыми взглядами» было невозможно. Поэтому представляются верными сведения современного историка церкви профессора М. Шкаровского, согласно которой свыше 90% населения оккупированных территорий СССР причисляли себя к верующим [8, с. 62]. Распространены были религиозные настроения и на оставшейся под контролем сталинского режима территории страны. Тем самым следует признать, что Советскому государству, невзирая на массовые репрессии 1920-1930-х гг., не удалось полностью ликвидировать религиозность среди широких масс населения.
Ко второму виду преступлений командование сил правопорядка Ярославской области относило и такое непатриотическое явление, как дезертирство из вооружённых сил СССР и уклонение от воинского учёта или мобилизации. По официальным данным, приводимым вышеупомянутым исследователем С. В. Стяжкиным, за годы Великой Отечественной войны на территории региона в общей сложности были задержаны свыше 14 тысяч дезертиров и уклонистов – 3% от общего количества жителей области, призванных в ряды Красной Армии [6, с. 201]. Впервые на пленумах ВКП (б) факт наличия дезертирства из вооружённых сил был признан только в выступлении майора госбезопасности В. В. Губина 26 июля 1942 г. Начальник УНКВД достаточно критично оценил усилия своих подчинённых в данном направлении, равно как и достигнутые ими результаты. В частности, в Сусанинском районе некие вооружённые бандитские группы «невыявленных дезертиров» действовали на протяжении 3-4 месяцев, причём их активность имела тенденцию к явному росту [7, ф. 272, оп. 224, д. 380, л. 73]. В дальнейшем Губин коснулся темы пособничества беглецам из армии со стороны определённой части местного населения – в выступлении от 9 января 1943 г. он привёл в качестве примера факт ликвидации крупной бандитской группы в Большесельском районе. Ей руководил некий дезертир, скрывавшийся от советского правосудия в лесах ещё со времён Зимней войны СССР с Финляндией 1939-1940 гг. При этом были задержаны до 10 пособников банды – местных колхозников, проживавших в 5 близлежащих населённых пунктах [7, ф. 272, оп. 224, д. 755, л. 88]. Тем самым в отдельных случаях беглые военнослужащие могли укрываться от кары со стороны государства на протяжении 3-х лет, поскольку их оберегала часть местных жителей. Поддержка населения объяснялась родственными связями с дезертирами, либо страхом перед ними, а также численной и качественной слабостью сил правопорядка на периферии.
При этом Губин обвинил проживавших в окрестных деревнях коммунистов и комсомольцев, равно как и прочее население, в пассивности и непринятии мер к бандитам. Вероятно, речь шла о банде Соватенкова, ликвидированной 29-30 ноября 1942 г. в ходе совместной операции работников НКВД и бойцов Большесельского истребительного батальона. Между тем вооружённые дезертиры откровенно терроризировали население окрестных деревень в течение года, похищая личное имущество колхозников, зерно и скот [6, с. 266-267]. Вина органов правопорядка в сложившейся в Большесельском районе обстановке в выступлении начальника УНКВД обозначена не была, поэтому его обвинения в адрес безоружных сельских жителей – преимущественно женщин, лиц преклонного возраста или подростков – звучат откровенно аморально.
Схожие моменты звучали и в выступлении Губина на XX пленуме обкома ВКП (б) от 15 марта 1944 г. Он обвинил секретаря Палкинского райкома ВКП (б) Соколова в том, что «в районе растёт преступность, безнаказанно гуляют дезертиры» [7, д. 1095, л. 130]. Вполне вероятно, что повышенный интерес именно к Палкинскому району со стороны командования УНКВД объяснялся наличием там антисоветских дезертирских групп. Летом и осенью 1942 г. у задержанных дезертиров (братья Волковы, Филиппов, Ремизов) были обнаружены листовки антисоветского характера и анонимные письма с угрозами проведения террористических актов в отношении представителей местных советских и партийных органов, а также высшего руководства СССР [6, с. 166-167]. К тому же деятельность Соколова на посту секретаря райкома ВКП (б) вызывала острую критику со стороны руководства обкома, поэтому начальник УНКВД лишь следовал в русле генеральной линии пленума.
Тем не менее, вплоть до конца Великой Отечественной войны дезертирство из вооружённых сил СССР продолжало оставаться острой проблемой правоохранительных органов. Даже 3-4 февраля 1945 г., на VI районной партийной конференции Ярославского сельского района военный комиссар района Новиков приводил факты незаконной выдачи справок дезертирам и их постановки на снабжение, призвав к усилению борьбы через регулярные проверки документов и обходы дворов [7, ф. 274, оп. 10, д. 42, л. 9]. Если учесть к тому же, что один из наиболее опасных дезертиров Соловьёв смог скрываться от наказания в лесах Некоузского района с 1944 по 1951 гг. и совершил ряд громких преступлений [3, с. 77-78], следует опровергнуть точку зрения современного ярославского историка милиции А.Е. Власова о том, что после 1943 г. борьба с дезертирством «…стала носить во многом локальный, а в ряде случаев эпизодический характер» [1, с. 39].
Третьей важной группой правонарушений, выделяемых в выступлениях на партийных мероприятиях 1941-1945 гг., следует считать хищения с предприятий и из колхозов. Данный вопрос остро звучал как на периферии, так и в областном центре. В Даниловском районе XII и XIII районных партийных конференциях (30-31 января 1943 года и 4-5 февраля 1945 года) начальники РО НКВД М. Ф. Егачёв и Скородумов и районный прокурор Д. И. Трубников, признав факт массовых хищений зерна в ряде сельсоветов, масла и денег сырпроме, теста в Росглавхлебе и валенок и ткани на промкомбинате [7, ф. 244, оп. 39, д. 21, л. 5, 9-об., д. 24, л. 62, 65, 171-об.], объясняли его слабостью охраны. В ряде случаев количество участников воровских групп в периферийных Ореховском, Брейтовском, Нейском районах достигало почти 20 человек, среди преступников были председатели колхозов и их заместители, а количество похищенных ими ржи или овса измерялось центнерами и даже тоннами [7, ф. 272, оп. 224, д. 1095, л. 129-133].
Аналогичная ситуация сложилась и в Ярославле. 12 декабря 1944 г. на XXII пленуме обкома ВКП (б) заместитель начальника УНКВД по милиции полковник И. А. Кожин констатировал неблагополучие криминогенной обстановки на мельзаводе №6, где в течение октября-ноября органами правопорядка были задержаны 3 группы «хищников хлеба». Причиной неутешительного положения дел он видел «заражённость преступностью» заводской охраны – на 15 её сотрудников у правоохранительных органов имелся компромат, а некоторые были неоднократно судимы [7, ф. 272, оп. 224, д. 1097, л. 71]. Между тем, учитывая регулярные призывы в армию и большие потери на фронте, найти других людей руководство предприятий и колхозов просто не могло.
На XX пленуме обкома ВКП (б) начальник УНКВД по Ярославской области В. В. Губин признал, что за 1943 год его подчинённым удалось привлечь к ответственности за хищение 6506 человек («очень большая цифра»), при этом честно признавшись, что не может сказать, «что всех воров и жуликов поймали» [7, ф. 272, оп. 224, д. 1095, л. 133]. Более того, глава ярославских чекистов открыто утверждал, что «безусловно одна милиция, НКВД не справятся с этой задачей», поэтому призывал партийные организации ВКП (б) повысить активность в борьбе с расхитителями социалистической собственности, «оказывать серьёзный нажим», то есть повысить ответственность председателей сельсоветов и колхозов за сохранность урожая [7, ф. 272, оп. 224, д. 1096, л. 66]. Тем самым командование сил правопорядка регулярно смешивало причины и следствия совершаемых хищений на предприятиях и в колхозах, не видело настоящих корней их роста, так как признать в этом качестве бедность большинства населения города и села оно не могло.
К четвёртой крупной группе нарушений закона руководители УНКВД относили действия несовершеннолетних. Данная тема выглядит сложной и требует отдельного исследования, поэтому ограничимся общими данными. На уже упоминавшемся XV пленуме обкома ВКП (б) В. В. Губин признал рост детской беспризорности и безнадзорности до 1082 и 3285 случаев за январь-сентябрь 1942 г. За это же время произошёл рост детской преступности – было совершено 4 убийства, 44 хулиганства с нанесением телесных побоев, 29 грабежей и 1009 краж [7, ф. 272, оп. 224, д. 755, л. 90]. В 1943 г. только в г. Ярославле работниками правоохранительных органов были задержаны 2546 беспризорных и безнадзорных детей, причём большинство из них были школьниками, а ещё 249 подростков только за первое полугодие 1943 г. были осуждены на различные сроки лишения свободы за различные нарушения социалистической законности [7, ф. 273, оп. 68, д. 737, л. 89]. Типичным молодым нарушителем советских законов был подросток 12-15 лет, не занятый трудом, зачастую не учившийся в школе и поэтому предоставленный сам себе. Симптоматично, что начальник УНКВД в 1943 г. неоднократно отмечал слабое, особенно в сравнении с работниками торговых организаций, внимание к молодёжной преступности со стороны горкомов и обкома ВКП (б), а также школы и органов ВЛКСМ [7, ф. 272, оп. 224, д. 755, л. 90; д. 760, л. 80]. Схожие оценки неоднократно давались и на районном уровне, где прокуроры и секретари райкома ВЛКСМ отмечали распространённость в молодёжной и подростковой среде краж и хулиганства [7, ф. 264, оп. 39, д. 13, л. 3-об.; д. 76, л. 4, 5-об.].
Ситуация не менялась вплоть до конца войны. В частности, на XIII Ростовской районной партийной конференции 3-4 февраля 1945 г. начальник районного отделения милиции Коваль прямо признал наличие на деревенских молодёжных вечеринках драк с человеческими жертвами [7, ф. 265, оп. 14, д. 3, л. 19]. В качестве причин столь тревожного состояния дел правоохранительные органы на периферии также видели отсутствие организации досуга, заброшенность культурной работы среди молодёжи. В то же время осенью 1944 г. на XXII пленуме ярославского обкома ВКП (б) полковник Кожин вскользь упомянул и факт задержания и привлечения за различные преступления к уголовной ответственности в течение года более чем 10 детей крупных партийных и советских работников [7, ф. 272, оп. 224, д. 1097, л. 72]. Здесь к причинам вступления молодых людей на преступный путь начальник милиции также счёл низкую общую и политическую грамотность их родителей.
Таким образом, анализируя вышеизложенный материал, необходимо констатировать, что командование сил правопорядка Ярославской области в силу объективных причин привыкло объяснять происходивший в 1941-1945гг. рост социальных аномалий во многом политическими причинами. Оно по традиции, укоренившейся с конца 1930-х гг., продолжало видеть в любом уголовном проявлении или чрезвычайном происшествии антисоветскую составляющую, то есть предательство или происки спецслужб врага. К «антисоветчикам» относили и расхитителей социалистической собственности, и прячущихся в лесах дезертиров, и просто лиц, критически относившихся к официальным сводкам с фронта. Хотя в выступлениях начальника УНКВД, его ближайших подчинённых или руководителей силовых структур районного звена содержится яркий фактический материал, их рекомендации обычно сводились к простому призыву активизировать партийно-политическую работу среди тех или иных категорий населения, бороться с «отсталыми, хвостистскими настроениями», реже заменить каких-либо руководителей на местном уровне. В целом ситуация менялась мало. Другими словами, правоохранительный аппарат оставался важной, неотъемлемой частью сталинской государственно-политической системы, поэтому мыслил в русле официальной системы координат и отличался крайней непримиримостью.
Литература:
Власов А.Е. В годы войны (Из истории ярославской милиции) [Текст] / А. Власов. – Ярославль, «Аверс-Пресс», 2005. – 74с.;
Государственный архив Ярославской области (ГАЯО), ф. Р-2223, оп. 1, д. 190.
Грачёв А.Ф. Объявлен розыск…: Краткий очерк истории ярославской милиции [Текст] / А. Грачёв. – Ярославль, Верхне-Волжское книжное издательство, 1988. – 96с.;
Миронов Б. Россия уголовная [Текст] // Родина. – 2002. – №1. С.
На «краю» советского общества. Социальные маргиналы как объект государственной политики. 1945-1960-е гг. [Текст] – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. – 816с.;
Стяжкин С.В. Тайная война на Волге (1941-1945гг.) [Текст] / С. Стяжкин. – Ярославль, Издательство ЯГПУ, 2002. – 250с.
Центр документации новейшей истории (ЦДНИЯО), ф. 244, оп. 39, д. 21, 24; ф. 264, оп. 39, д. 13, 76; ф. 265, оп. 14, д. 3; ф. 272, оп. 224, д. 10, 380, 755, 760, 1095, 1096, 1097; ф. 273, оп. 68, д. 737; ф. 274, оп. 10, д. 42.
Шкаровский М.В. Русская церковь и Третий рейх [Текст] / М. Шкаровский. – М.: Вече, 2010. – 464с.